♫ Until The Ribbon Breaks – One Way Or Another

— Ты сумасшедший, — горячо шепчет, закусывая мочку его уха...
Нэнси? Пэнси?
Вы запоминаете марки всех шоколадных батончиков, которые привозят в магазин возле вашего дома? Конечно же нет. Вы помните только те, что покупаете, те, что нравятся вам, пока однажды кто-то, стоящий в очереди перед вами, не забирает последний желанный, хрустящий цветным полиэтиленом кирпичик с витрины, посмеиваясь в душе и оставляя вас раздражённым, пустым, неудовлетворённым, наедине с бесконечно тянущимся временем и иллюзией выбора. Иллюзией свободы.
Знакомое чувство?
Исаак распечатывает её, с ленивым любопытством надрывает и стягивает фабричную упаковку, жадно забираясь под неё своими длинными пальцами, словно ищет этикетку с призом, свой золотой билет, и лишь затем пробует на вкус. Его улыбка — словно подпись на копии документа: автоматическая, неискренняя, совершенно бессмысленная, простая формальность.   

— You, sir, should unmask.
— Indeed?

— Ты сумасшедший, — кричит она, — Ты больной. Хватит!
Но ему не хватит. Ему никогда не хватит.
— Ненавидишь меня? Скажи это, и я отпущу, — ему не нужно её тело, ему нужны только цвета. Надавить сильнее, сжать, бережно разровнять пальцами и снова смять в кулаке, жадно ловя стекающие по запястьям капли. Ему это нравится.
Ему нравится заставлять искать подвох — протянуть руку, дать опереться и убрать её, затем снова протянуть и упасть самому, — искать двойное дно, тройное, только проваливаясь глубже в бездну без дна следом за ним. Накачивать до беспамятства и заставлять вспоминать, с усмешкой признаваться в этом, оказавшись снизу, и вновь переворачивать систему отсчёта, — ему нравится, когда его заставляют считаться.
Эта чёртова скулящая шлюха же не может заставить даже вспомнить, как её зовут.
В складках простыни, в которую он продолжает механически вбивать её, колючими, царапающими кожу крошками, раскалённым песком сбивается заливистый смех Харпер.

Её подвижная тень василькового цвета сочится из пор постельного белья, проступает на белом потолке пятнами и разводами, капает ему на спину, с наигранным любопытством заглядывает внутрь через расширенные зрачки и поры на коже, — она знает, что там пусто, она сама выгребла всё подчистую, — и снова смеётся, смеётся внутрь него, проверяя акустику грудной клетки. Вишнёвый сок по капле стекает в неё из укуса на нижней губе, растворяется в голубом, оставляет пурпурные кровоподтёки, фиолетово-сизые синяки.     
Он сдавливает запястья тела под собой ещё чуть сильнее, затыкая ей рот поцелуем, а хотел бы изолентой, топит в нём гримасу ярости, сгибает её, ломает, но не получает того, что ему нужно. Он выдыхает в неё горячий воздух из своих лёгких, заполняя собой целиком, но слишком быстро достигает дна и разгорячённая кожа взрывается как мыльный пузырь, разлетается из-под его пальцев стайкой измятых кукурузно-жёлтых бумажных бабочек. Жёлтый вмешивается в фиолетовый и все цвета поглощает липкая чёрная грязь. 

— Indeed it's time. We have all laid aside disguise but you.

— Ты простишь меня? — Не открывая глаз, Исаак сжимает передними зубами секунду, пока он ещё может представить на её месте другую женщину, пока липкая удушливая волна шафрановой пены не подкатывает к ножкам его кресла, не пропитывает собой его кости, не подбирается к животу.
— Уходи, — бросает он, упираясь стопой в её грудь и толкая обратно на пол, — Давай, проваливай.
Ему, в целом, плевать, ударилась она или нет. Ему, в целом, плевать, вернётся она или нет. Ему достаточно просто захотеть, чтобы вернуть её. И поэтому он не захочет. Она не сможет вернуть ему его цвета, ведь все цвета остались у Харпер, и поэтому все другие не имеют значения. 

Впиваясь ногтями в обивку, он с силой тянет на себя, пока из-под сломанных ногтей и порванных нитей не начинает струиться мелкий стеклянный бисер цвета снов Рю Мураками, рассыпаясь по полу звенящим смехом: попробуй поймай!
И он поймает. Догонит, сожмёт между пальцев, разберёт по ниточкам, вновь уберёт руку и вновь поймает, на этот раз в последнюю секунду, чтобы затем вспороть живот и точно так же выскрести оттуда всё, что она у него забрала, и только затем простить.

— I wear no mask.